Дома мы не нужны. Книга седьмая. И все-таки она вертится! - Василий Лягоскин

– Сидите уж, – махнул сразу всем Александр Николаевич, одним движением оказываясь между Анатолием и местным Трактористом.

В его руках уже был каменный стакан, в который, как уже убедился Толик, вмещалось не меньше двухсот граммов жидкости.

– Наливай и мне, – командир протянул «стакан» хозяину меха, в котором плескалось еще не меньше пяти-шести литров «молока», – кто-нибудь еще будет?

Те самые обострившиеся чувства позволили Анатолию каким-то непонятным образом распознать сложную гамму чувств сразу у всех столпившихся на входе гостей – добрую усмешку и ожидание очередного чуда «от полковника Кудрявцева» у всех трех представительниц прекрасного пола; некоторое смятение, вызванное желанием присоединиться к эксперименту Александра Николаевича, и вполне понятную опаску профессора Романова; наконец, резкое отрицание, и почти страх, промелькнувший в глазах вождя племени русов. Все пятеро дружно замотали головами.

– Ну, тогда присаживайтесь, – предложил-скомандовал командир, – я так понимаю, рассказ будет долгим?

Это он обращался к Анатолию, которого, как уже знал городской Никитин, совсем недавно выловили из моря. Тот судорожно кивнул.

– Успеем до Ритуала? – полковник повернулся теперь к королеве амазонок, которая привычным движением опустилась на шкуру по правую сторону от Никитина.

Родная жена села почти так же грациозно с левой стороны, не забыв «ласково» ткнуть супруга в бок – чуть выше той линии, под которой тракторист ничего не ощущал.

– Без нас не начнут, – усмехнулась амазонка; командир в это время длинными глотками осушал каменный сосуд.

Он перевернул его (совсем так же, как когда-то пластиковую бутылку из-под поддельного «Хеннесси»), крякнул, подмигнул сразу всем трактористам, и сказал; одному из них:

– Вот и хорошо. Давай, Анатолий Николаевич, рассказывай.

Глава 5. Анатолий Никитин-второй. Остров в океане

Анатолий успел бросить взгляд к верху – туда, где за окрестностями наблюдала самая прекрасная женщина во Вселенной – его Бэйла. Ему даже показалось, что он разглядел ее сквозь пятьдесят метров, отделявших панорамные окна верхнего этажа цитадели от площадки перед ней; увидел, а скорее, представил себе, как она раскрыла рот в громком предупреждающем крике. Рука сама, без команды, рванулась назад, натягивая на голову шлем, и отрезая тракториста от окружающего мира. От площадки, на которой замерли в недоумении и подступающем ужасе самые близкие люди – командир, его Оксана, профессор, Левины, и многие другие. Все, кто выскочил из цитадели, чтобы разделить с полковником Кудрявцев радость победы над Спящим богом. Первым подал голос крупный щенок, копия своего отца – погибшего минуты назад Малыша. Его лай был злым, остервенелым; он смог заглушить грозный и всеобъемлющий рокот волны, которая уже занимала собой половину горизонта, и готовилась обрушиться на город, на цитадель, на него – Анатолия Никитина!

Первой мыслью тракториста было броситься назад, к распахнутым дверям цитадели, в которой – он был уверен – можно было спрятаться от любой опасности. Еще мелькнуло, и растаяло, как бесперспективное, желание броситься на помощь ближайшей женщине, или ребенку – несколько малышей тоже выскочили наружу на волне общей радости взрослых, забывших о безопасности.

– Бесперспективное, – шептал в голове кто-то бесконечно далекий, но точный в своих определениях, – потому что времени нет; потому что волна уже падает.

Никитин успел сделать единственное, что было возможно в такой ситуации; скорее тело среагировало само – вслед за стремительным движением командира, который подхватил на руки Оксану, для которой сам же изготовил специальный «беременный» комбинезон, и вжался вместе с ней в ступени лестницы, ведущей к входу на площадку. Тракторист упал где стоял – двумя ступенями выше, чем командир с женой – и закрыл глаза. Ожидание страшного, смертельного удара, было недолгим. А мысль о том, что комбинезон, изготовленный из чудо-пластмассы, может выдержать и не такие нагрузки, пришла с опозданием. Когда его, нелепо размахивающего руками-ногами, пронесло мимо цитадели, ударив о ее край, и погнало на гребне волны в неведомую даль.

Анатолий действительно «оседлал» волну. В первые мгновения этого полета он даже успел восхититься своим нежданно обретенным мастерством. Все тот же холодный голос в голове тем временем комментировал, не останавливаясь:

– Накрыло все; даже верхушку цитадели. Вижу тела… кажется, пытаются выгрести. Кто? Непонятно… Еще вижу что-то черное, и громадное, надвигающееся вслед за волной…

В следующее мгновение все – и этот самый голос, и обретенное «мастерство», и сам Анатолий стремительно полетели вниз – в яму, которая образовалась между двумя гребнями волн. Это не было смертельным; камуфляж обладал автономией в несколько часов. Гораздо неприятнее было то, что в глубине эта часть моря, или океана, напоминала взбесившуюся стиральную машину. Потом его выбросило наружу, как пробку. Но лучше бы этого не случилось! От той черной громадины, что возвышалась своими бесформенными очертаниями даже над мелькнувшим на мгновение изумрудным шпилем цитадели, вдруг принесло жуткий вопль, который легко пробился даже сквозь защиту шлема, и заставил тракториста в ужасе схватиться ладонями за твердый шлем – как будто это могло помочь прикрыть уши. Казалось, весь океан замер в ожидании вселенского катаклизма; даже в небе, затянутом низкими грозовыми тучами, этот вопль прорвал внушительную прореху. Из нее в глаза теряющего сознания Никитина брызнуло щедрой порцией солнечных лучей; жарких, и совсем не ласковых. А потом визг в голове, сравнимый децибелами с сотнями бензопил «Дружба» – когда она вгрызается цепью в неподатливую сухую древесину – достиг такой высоты и силы, что человеческий мозг просто не в состоянии был вынести ее. Анатолий отключился…

Сознание возвращалось медленно, вместе с монотонными резкими толчками. Нет – не сердца. Этот жизненно важный орган если и мог куда-то спрятаться из грудной клетки, так это в пятки – после пережитого ужаса. Но никак не в макушку, защищенную шлемом. Толчки, между тем, ощущались именно этой важной частью тела.

– Не менее важной, чем то же сердце, – вяло пробилась первая мысль, – учитывая, что я в нее ем!

Анатолий резко свел ноги, пытаясь принять позу эмбриона, и тем самым хоть немного приглушить свербящую боль в желудке. Какими бы незначительными ни были повреждения организма, заключенного в непробиваемую камуфляжную броню, они сейчас требовали калорий, и еще раз калорий. Тех самых, что в организм вносят деликатесы Зины Егоровой.

– Вносили! – Никитин вспомнил все, и матюгнулся.

И от невозможности оказаться среди своих; помочь тем, кто нуждался в помощи больше него самого, и по той причине, что свернуться в клубок не получилось. Коленки уперлись во что-то жесткое, скорее всего, в подножие камня, о который и билась его многострадальная макушка. Следующим движением Анатолия был молодецкий прыжок, заставивший тело буквально взлететь на этот камень; на сушу, где ничего не напоминало ему о городе, о товарищах. Но это была суша! Он одним резким рывком содрал с себя шлем, и тут же едва не застонал – к боли в желудке прибавилась нестерпимая резь в глазах. Солнце и тут, на суше, было немилосердно ярким, бьющим наотмашь кулаком солнечных лучей – совсем как в мультике «Ну, погоди!». Анатолий ничем волка из мультфильма не напоминал. Разве что тем, что и ему сейчас грезились совершенно фантастические картинки. Вокруг поражало своим буйством нагромождение камней самых разных размеров и форм; крупные были не меньше его «Беларуси». Этот хаотичный бруствер охранял от волн, которые – помнило тело и разум тракториста – могли достигать высоты цитадели, в которой было почти пятьдесят метров, еще более буйные заросли какого-то неестественного цвета.

– Мандаринового, – вспомнил Анатолий известную песню из своей первой жизни.

Лучше бы он не делал этого! Ярко-оранжевый плод, мгновенно всплывший в памяти отчетливой картинкой, и ощущением свежей сладости во рту, взорвался в животе новым приступом боли. Никитин сам не заметил, как преодолел кучу камней, поставившую бы в тупик самого опытного альпиниста, или паркурщика. И все с одной, вполне осознанной целью – найти в зарослях что-то съедобное, и вонзить в это «что-то» зубы. Контроль за собственным сознанием и организмом удалось вернуть, только когда на камуфляж действительно закапали крупные капли неведомого плода, который он сорвал с низко висящей ветки. Что это было за дерево?

Конец ознакомительного фрагмента.